И тогда они поняли, что не могут жить друг без друга, ни одной минуты и ни одной секунды.
Обессилев, они лежали, слипшись телами, и дышали друг другу в губы. Сна почти не было уже неизвестно сколько суток, вместо него приходило тягучее и парящее забытье, если засыпала она, он немного отстранялся и смотрел на нее со стороны, пока она не отрывала глаза, и не тянулась к нему, она же, в свою очередь, нежно гладила его волосы, и он улыбался во сне.
Учеба в школе и институте, друзья и родители, новости политики и культуры, день и ночь, страны и цивилизации, времена года и фазы луны, дикие и домашние животные, мотоциклы и велосипеды, исполнительные и законодательные власти, все это осталось за тяжелыми плотно задернутыми шторами, а здесь этого ничего не было.
Вскоре он знал наизусть, сколько на ее теле больших и маленьких родинок, а она начала различать оттенки запахов его кожи. Они произнесли все слова любви на всех языках, забыли их и произнесли снова, и снова забыли. Они перепробовали разные позы и разные игры, и вернулись к самым простым, находя друг друга, как левая рука находит в темноте правую. Само время то нависало над ними огромными дрожащими секундами, то, мелькая целыми днями, пускалось бежать. Когда он уходил от нее в туалет, она плакала, несколько раз ходила вместе с ним, но он стеснялся, и тогда она стояла за дверью, держась за ручку, и ждала его, чтобы к постели идти вместе.
Иногда они выбирались на кухню, чтобы приготовить и съесть какой-нибудь еды. Они изжарили и съели бройлерного цыпленка, съели макароны с кетчупом и сыром, толсто чистили и варили картошку, делали яичницу. В конце концов, они вылили на подсоленный хлеб растительное масло, а остаток хлеба съели просто так. Когда казалось, что еда кончилась, в кухонном шкафу нашлась банка зеленого горошка и банку лосося в собственном соку, и это стало маленьким праздником. Когда есть стало совсем нечего, они, не страдая от голода, обходились без пищи несколько дней. Лишь почувствовав слабость и сердцебиение, она попросила есть, сказав, что иначе она может умереть, не до конца подарив свой жар и свою нежность. Он нашарил в куртке двести пятьдесят рублей, и они решились на вылазку. По квартире были разбросаны их истомившиеся, перепутавшиеся между собой вещи. Надевая колготки, она не смогла вспомнить, зима сейчас или лето, и решила, что, скорее лето, потому что в шкафу висела не дубленка, а джинсовая куртка. Он зажал деньги в кулаке, и они шагнули за порог.
Она крепко сжимала его обеими руками, а он обнимал ее плечи. Она испуганно шарила по нему руками, и забиралась под рубашку в поисках его тела, а он прижимал ее к себе, и так они и шли, спотыкаясь друг о друга и вызывая недоуменные взгляды прохожих.
В продовольственном магазине они растерянно уставились на заполненные едой витрины, голод вылез из их животов и подобрался к горлу.
- Чего возьмем? – обратился он к ней.
- Чего угодно, - прошептала она, - но только, чтобы не готовить. Я не хочу больше ничего варить, я хочу быть с тобой. У нас слишком мало времени.
- Пельменей?
- Пожалуйста, нет, пельмени нужно варить. Чего-нибудь… простого.
И тогда он подозвал продавщицу и сказал:
- Дайте, пожалуйста, нам, четыре килограмма чайной колбасы, и хлеба на остальные деньги.
- На какие остальные деньги? – подозрительно спросила продавщица.
- Всего на двести пятьдесят рублей.
Продавщица провела пальцами по калькулятору и объявила:
- Хлеба получается одиннадцать батонов. Берете?
Он нерешительно посмотрел на нее, и она пришла на помощь.
- Нет. Дайте нам восемь батонов, а на остальные деньги колбасы.
Продавщица плюхнула на весы два увесистых цилиндра колбасы, подложила еще маленький кусочек и подала хлеб.
- На двести пятьдесят ровно. Пакет нужен?
- Да, но у нас нет больше денег.
И тогда продавщица дала им пакет бесплатно, и они, шарахаясь от машин и пешеходов, побрели к дому, бережно неся свои расплавленные сердца прочь с этой улицы, к забвению и неге.
Что же, признайтесь, вы ведь теперь ждете, что они умрут?
Вы думаете, что в последней строке окажется, что они больны спидом, и им остаются последние сутки?
Или они, прожив все свои прошлые и будущие жизни без остатка, они шагнули с балкона, держась за руки, или, по крайней мере, пошло нажрались таблеток?
Или, на худой конец, опомнились родные и близкие, вызвали милицию с вертолетами и пожарных с лестницами, вытащили их из-за тяжелых плотно задернутых штор и распихали по лечебницам?
Нет, они оба были совершенно здоровы, не считая слабого искривления позвоночника у неё, небольшой язвы желудка, подорванного школьными завтраками, у него, и, разумеется, общего на двоих нервного истощения.
Не произошло и самоубийства, они слишком любили именно эту, а не какую-нибудь другую жизнь.
Родные и близкие их также не нашли, хотя и искали целыми днями.
Случилось другое.
К тому времени, как закончилась вся колбаса, а хлеба еще оставалась половина батона, они, наконец, выпили все соки друг друга, досуха исчерпали колодцы и истратили весь жар и всю нежность.
Они больше не хотели видеть друг друга ни одной минуты и ни одной секунды.
Она распахнула шторы и увидела раннюю солнечную осень, она ловко надела колготки и нашла взглядом джинсовую куртку, а он курил на кухне, прикидывая, успели его выпереть с работы, или еще не успели. Она ушла, а он ее не удерживал, и они не виделись больше никогда в жизни.
Падая в любовь, расставайтесь, хотя бы иногда расставайтесь с вашими любимыми.
Вскоре он знал наизусть, сколько на ее теле больших и маленьких родинок, а она начала различать оттенки запахов его кожи. Они произнесли все слова любви на всех языках, забыли их и произнесли снова, и снова забыли. Они перепробовали разные позы и разные игры, и вернулись к самым простым, находя друг друга, как левая рука находит в темноте правую. Само время то нависало над ними огромными дрожащими секундами, то, мелькая целыми днями, пускалось бежать. Когда он уходил от нее в туалет, она плакала, несколько раз ходила вместе с ним, но он стеснялся, и тогда она стояла за дверью, держась за ручку, и ждала его, чтобы к постели идти вместе.
Иногда они выбирались на кухню, чтобы приготовить и съесть какой-нибудь еды. Они изжарили и съели бройлерного цыпленка, съели макароны с кетчупом и сыром, толсто чистили и варили картошку, делали яичницу. В конце концов, они вылили на подсоленный хлеб растительное масло, а остаток хлеба съели просто так. Когда казалось, что еда кончилась, в кухонном шкафу нашлась банка зеленого горошка и банку лосося в собственном соку, и это стало маленьким праздником. Когда есть стало совсем нечего, они, не страдая от голода, обходились без пищи несколько дней. Лишь почувствовав слабость и сердцебиение, она попросила есть, сказав, что иначе она может умереть, не до конца подарив свой жар и свою нежность. Он нашарил в куртке двести пятьдесят рублей, и они решились на вылазку. По квартире были разбросаны их истомившиеся, перепутавшиеся между собой вещи. Надевая колготки, она не смогла вспомнить, зима сейчас или лето, и решила, что, скорее лето, потому что в шкафу висела не дубленка, а джинсовая куртка. Он зажал деньги в кулаке, и они шагнули за порог.
Она крепко сжимала его обеими руками, а он обнимал ее плечи. Она испуганно шарила по нему руками, и забиралась под рубашку в поисках его тела, а он прижимал ее к себе, и так они и шли, спотыкаясь друг о друга и вызывая недоуменные взгляды прохожих.
В продовольственном магазине они растерянно уставились на заполненные едой витрины, голод вылез из их животов и подобрался к горлу.
- Чего возьмем? – обратился он к ней.
- Чего угодно, - прошептала она, - но только, чтобы не готовить. Я не хочу больше ничего варить, я хочу быть с тобой. У нас слишком мало времени.
- Пельменей?
- Пожалуйста, нет, пельмени нужно варить. Чего-нибудь… простого.
И тогда он подозвал продавщицу и сказал:
- Дайте, пожалуйста, нам, четыре килограмма чайной колбасы, и хлеба на остальные деньги.
- На какие остальные деньги? – подозрительно спросила продавщица.
- Всего на двести пятьдесят рублей.
Продавщица провела пальцами по калькулятору и объявила:
- Хлеба получается одиннадцать батонов. Берете?
Он нерешительно посмотрел на нее, и она пришла на помощь.
- Нет. Дайте нам восемь батонов, а на остальные деньги колбасы.
Продавщица плюхнула на весы два увесистых цилиндра колбасы, подложила еще маленький кусочек и подала хлеб.
- На двести пятьдесят ровно. Пакет нужен?
- Да, но у нас нет больше денег.
И тогда продавщица дала им пакет бесплатно, и они, шарахаясь от машин и пешеходов, побрели к дому, бережно неся свои расплавленные сердца прочь с этой улицы, к забвению и неге.
Что же, признайтесь, вы ведь теперь ждете, что они умрут?
Вы думаете, что в последней строке окажется, что они больны спидом, и им остаются последние сутки?
Или они, прожив все свои прошлые и будущие жизни без остатка, они шагнули с балкона, держась за руки, или, по крайней мере, пошло нажрались таблеток?
Или, на худой конец, опомнились родные и близкие, вызвали милицию с вертолетами и пожарных с лестницами, вытащили их из-за тяжелых плотно задернутых штор и распихали по лечебницам?
Нет, они оба были совершенно здоровы, не считая слабого искривления позвоночника у неё, небольшой язвы желудка, подорванного школьными завтраками, у него, и, разумеется, общего на двоих нервного истощения.
Не произошло и самоубийства, они слишком любили именно эту, а не какую-нибудь другую жизнь.
Родные и близкие их также не нашли, хотя и искали целыми днями.
Случилось другое.
К тому времени, как закончилась вся колбаса, а хлеба еще оставалась половина батона, они, наконец, выпили все соки друг друга, досуха исчерпали колодцы и истратили весь жар и всю нежность.
Они больше не хотели видеть друг друга ни одной минуты и ни одной секунды.
Она распахнула шторы и увидела раннюю солнечную осень, она ловко надела колготки и нашла взглядом джинсовую куртку, а он курил на кухне, прикидывая, успели его выпереть с работы, или еще не успели. Она ушла, а он ее не удерживал, и они не виделись больше никогда в жизни.
Падая в любовь, расставайтесь, хотя бы иногда расставайтесь с вашими любимыми.